ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ МИР
— Знаете, доктор, это пробуждение было не таким, как обычно. Представьте, что вы засыпаете дома в своей постели, а проснувшись, понимаете, что находитесь отнюдь не там, где засыпали. При этом вы даже еще и глаз не открыли. Страх — первое, что вы почувствуете. Животный страх, что вы, еще вчера абсолютно вменяемый человек, вдруг оказались совершенно в другом месте, а то, как вы там оказались, почему, каким образом, совершенно не всплывает у вас в памяти. Да и как может всплыть, если специально вас туда никто не помещал. Просто вы переместились в параллельный мир, и обстоятельства перемещения никогда не станут вам известны.
Первым её чувством действительно был страх. Поэтому глаза она открывала медленно-медленно. В комнате явно больше никого не было, кроме них двоих. Тот, второй, крепко спал рядом, потому что день был выходной. Да, вчера была суббота, она это точно помнила. А сегодня воскресенье...
Она присела на кровати и пыталась протереть глаза, оцарапав правый камешком обручального кольца. Кольца? Обручального?!
Караул! Получается, она за ним замужем. За тем, о ком мечтала все эти дурацкие годы, думая, что жизнь проходит мимо. А тут он спит в её, в их, постели... Потому что он её муж, а она — его жена. Бельё какое-то киношное, шелковое... Господи! Поистине, ты наказываешь нас, исполняя наши желания!
Что? Что еще здесь по-другому, в этом параллельном мире? Что было точно то же самое, так это чувство тревоги и полное отсутствие радости по поводу всех внезапных перемен.
Прежде чем он проснется, хорошо бы обо всем узнать. Всё чуть не испортил телефонный звонок. Аааа! Не надо просыпаться, подожди, дай, я сначала узнаю, что у вас и как! Но он не проснулся, а лишь повернулся с боку на спину и снова задышал ровно.
Звонила мама.
— Привет, родная! — произнесла она деловитым тоном. — Как вы там? Как погодка?
(Боже мой, мама, откуда же мне знать, как мы там? И где — там?)
— Эээ, да ничего, всё хорошо, мам. И погода...
(Какая погода?.. Где мы вообще?)
Она подошла к окну. В параллельном мире они жили при такой же дерьмовой погоде, и, пожалуй, даже еще хуже, чем дерьмовой. Весь город был завален снегом до облаков. Более того, нельзя было даже понять, где, собственно, кончается снег и начинаются облака. Из-за плотно закрытых окон все равно сильно тянуло холодом. Пожалуй, я хочу... обратно. Неужели только из-за погоды?
Мама, похоже, была бодра (и весела; или притворяется?).
— Ежик ведет себя хорошо, — сообщила она радостно.
(Ежик?! Кто это — животное? ребенок? Господи, мама!)
— А что он делает? — осторожно спросила она.
— Пьет молоко, — коротко сообщила мама.
Если бы она при этом пояснила, что Ежик громко топает, когда бегает по дому, и смешно пыхтит, картина ничуть бы не прояснилась.
— Мам, с молоком понятно, а вообще... как вы там?
— Да, хорошо всё у нас, милая. Пусть Ежик пока побудет у меня, пока вы разберетесь друг с другом. Тебе сейчас нужно понять, а надо ли тебе вообще все это.
(Час от часу не легче. Наверно, все-таки ребенок. И что мне надо? И что мне надо понять? Здесь только вопросы, и неизвестно, нужны ли на них ответы.)
— Хорошо, мам, давай я позвоню попозже, а то сейчас...
— Понимаю-понимаю, дорогая. Все, пока. На связи.
Она положила трубку и вернулась к кровати. Присела, стала осторожно всматриваться в родное лицо.
Нет, это был не тот человек. Там, в том мире, она мучилась, любила, она хотела выйти за него замуж. А в этом всё было так, как ей надо было в том. Однако. Человек — животное странное. Мир — этот, а надо — в том. А в этом, черт побери, не надо. Верните меня обратно! Туда, где все чувства, все слезы, все рефлексии знакомы до боли и даже приходят и уходят почти по расписанию. Здесь ничего она к этому «мужу» не чувствовала — ни любви, ни ненависти, ничего. Ее ничего здесь с ним не связывало, хотя там она прекрасно его знала.
А может, все-таки нужно успокоиться и посмотреть на это как на шанс исправить свое унылое существование?
Ну что ж, начнем загибать пальцы. Пусть она живет с ним здесь. Есть ребенок (кажется). И это хорошо. Но кажется, сейчас у них проблемы. И это плохо. И к этому человеку она не чувствует ничего. И это очень плохо. И это самое поразительное. Это еще хуже, чем плохо. Вот что самое... Невозможно подобрать слово.
В это время он слегка шевельнулся, голова его задралась куда-то вверх, и он оглушительно захрапел.
— И тут, доктор, я вспомнила про керамические ножи, которые подарила мама.
— Эээ, простите, а по какую сторону реальности мама подарила их вам?
— В том и дело, что здесь не было никаких ножей. И то, что мое сознание потихоньку перемещалось в тот мир, очень сильно меня испугало.
— И вы решили, что перерезав горло вашему... вашему... этому человеку, вы таким образом вернетесь сюда?
— Да, мне показалось это логичным, а единственное в той реальности воспоминание послужило мне подсказкой для следующих действий.
— И все-таки, неужели вам не хотелось разбудить его, неужели так и хотелось оставить его безмолвным и обездвиженным участником этого спектакля?
— Да вы, доктор, прям психолог-драматург. Вас послушаешь, так муж, спящий в кровати, непременно должен выстрелить в конце пьесы. Может быть, и хотелось, но, возможно, еще больше не хотелось.
— И вы не осуждаете себя? Ведь, по сути, вы совершили убийство.
— Это вы осуждаете меня. Причем за то, чего, возможно, и не было. Я уснула, проснулась в очень реальном другом мире, а потом опять проснулась. В очень реальном нашем мире.
Доктор поднялся из кресла и подошел к окну. Если всё так, как она рассказывает, то она просто дура. Ей помогли изменить реальность, а она так бездарно воспользовалась, а вернее, не воспользовалась этим предложением. Невольно он поднес руку к горлу, и тут же понял, что она следила за ним взглядом.
(Ах, доктор, я кажусь тебе недалекой идиоткой. А ты ведь, кажется, сам не прочь побывать в своем параллельном мире. Ты, бедняга, перед кем-то тоже вытаскиваешь свои скелеты из шкафа, так как это делаю сейчас я.)
Она вздохнула.
(Да разве я могла еще неделю, день, час до того подумать, что воспользуюсь керамическим ножом?..)