БЕЛАЯ ВОРОНА
Ворона родилась белой. Абсолютно. Совершенно. Сначала она об этом не подозревала. Сидя в уютном, теплом гнезде со своими братьями и сестрами — обычными воронятами — и нетерпеливо раскрывая голодный клюв в ожидании вкусного кусочка, принесенного Матерью, она ощущала себя обыкновенной вороной. Однако однажды она заметила, что ее перья отличаются от перьев собратьев.
«Я особенная! Я не такая, как все!» — мелькнула горделивая мысль.
Но вскоре Ворона поняла, что гордиться ей нечем. Скорее, наоборот: белые перья доставляли много неудобств, и — самое главное — ее стали сторониться сородичи. Сначала она случайно услышала, как соседка, Старая Важная Ворона говорила своим птенцам:
— Дети, не играйте с ней. Она на нас непохожа. А ведь всякий, не такой, как мы, может оказаться врагом. Помните об этом.
— Да, да, мы помним! — дружно закивали клювами ее птенцы.
Потом Белая Ворона поняла, что родные тоже стараются держаться от нее подальше. Нет, они не то чтобы совсем не общались с ней. Просто делали это как-то неохотно и равнодушно, лишь отдавая дань приличиям. Они никогда не интересовались ее жизнью и не пускали ее в свою. Словно их разделяла некая невидимая, но очень прочная и непреодолимая преграда.
— Я же им не враг! Почему они избегают меня? — спросила она однажды у Матери.
— Конечно, они знают, что ты им не враг, — согласилась та и, помедлив, с грустной улыбкой объяснила: — Но они хотят быть, как все...
— Как все? — не поняла Белая Ворона.
— Да...
— А разве это возможно? — она удивленно посмотрела на Мать, думая, что та шутит. Но Мать была вполне серьезна.
Белая Ворона никак не могла понять, как можно всем быть одинаковыми. Ведь даже внешне все разные! Вот Старый Главный Ворон. Ходит важно, медленно, чуть раскачиваясь, перья его отливают сединой. И смотрит он на всех строго, будто оценивает. Лучше не попадаться ему на глаза.
А ее сестра — Шалунья — маленькая, гладкая, вечно снует повсюду и попадает в разные смешные и не очень истории. И брат Черныш! Да он же, пожалуй, самый черный в их стае. Но от него никто не отворачивается. Впрочем, попробуй обидеть такого забияку!
Чтобы подумать над этим Белая Ворона улетала из родной тополиной рощи к самому берегу реки, что протекала по городу. И сидя там, на большом, влажном камне, она смотрела вдаль, туда, где стальная гладь реки плавно перетекала в синее небо, и предавалась мечтам. В них она видела себя не белой, а самой обычной черной вороной. В этом мире грез у нее было много друзей, и все любили ее. Белая Ворона так погружалась в свои мечты, что забывала обо всем на свете. И лишь голос Матери или налетевший вдруг холодный дождь возвращали ее в печальную реальность.
Однажды Белая Ворона по обыкновению сидела на своем камне и, чуть прикрыв глаза, мечтала. Внезапно до нее донесся какой-то шум, точнее — гвалт. «Что-то случилось», — поняла она и поспешила в рощу. Еще издали она заметила, что сородичи почти все поднялись в воздух и кружат над верхушками деревьев. Многие тревожно кричат, перебивая друг друга. Когда Белая влетела в рощу, страсти уже немного поутихли, и некоторые вороны вернулись в гнезда.
— Что произошло? — спросила она у одной из своих сестер.
— Охотники, — ответила та, испуганно озираясь по сторонам, — охотники устроили стрельбу.
Она хотела сказать что-то еще, но ее опередил Старый Главный Ворон.
— Вороны, родичи мои! — воззвал он, сидя на верхушке самого высокого тополя. — Несчастье постигло нашу стаю. Человек вновь открыл охоту. Несколько ворон погибли... Нам нужно что-то предпринять.
Ожидая реакции собратьев на свои слова, вожак внимательно оглядел стаю, словно вчитываясь в выражения десятков устремленных на него глаз.
— Я давно, давно предрекала великие бедствия! — воскликнула Самая Мудрая Ворона.
Она была старше даже Старого Главного Ворона и, конечно, много повидала на своем веку, знала тайну трав и камней, заговоры, умела предвидеть будущее. Ее очень уважали в стае, и вожак прислушивался к ее мнению.
— Мы слушаем тебя, Мудрая, — отозвался он.
— Да, я предвидела! — скрипучим голосом повторила старуха. — Помните, еще весной я говорила, что рождение Белой влечет великие беды? Тогда вы не согласились изгнать ее, и вот... — она развела крыльями.
— Стая не могла изгнать птенца! Таков закон, — возразил Хромой Ворон, который знал все законы и обычаи не только ворон, но и других птиц и даже людей.
— Да, Хромой Ворон прав! — согласился Старый Главный Ворон. — Белая была птенцом...
— Но теперь она уже не птенец! — парировала Мудрая.
— В чем виновата моя дочь? — вмешалась в их спор Мать, до этой минуты молча наблюдавшая за ним.
— Она еще спрашивает! — послышались со всех сторон возмущенные возгласы ворон.
— Она не такая, как мы! Не такая!..
— Вот именно! — поддержала их Самая Мудрая. — Так было всегда: если не изгнать Белую, грядут беды. Мы все можем погибнуть.
Белая Ворона сидела на толстом суку крайнего тополя. Она осознавала, что ей придется покинуть стаю. Но при этом никак не могла понять, почему причину наступивших бедствий видят в ней. Сама же она не ощущала за собой никакой вины. И в самом деле, совесть ее была чиста, так как Белая всегда соблюдала традиции стаи, старалась быть доброй ко всем. Единственное, в чем ее можно было бы упрекнуть — излишняя мечтательность, но и это ее качество не доставляло хлопот другим.
Спор длился долго. Наконец, Старый Главный Ворон сказал с некоторой торжественностью, к которой прибегал всегда, когда от его решения зависела чья-то судьба:
— Пусть скажет Мать Белой.
— Я прошу вас о снисхождении, — сразу отозвалась та. — Белая никому не делает зла. Неужели вы прогоняете ее только за то, что ее перья белы?! — Мать воскликнула это с надрывом, в ее хриплом карке послышались слезы, хотя птицы не умеют плакать.
— Таков Закон! — вновь вмешался Хромой Ворон. — Белым не место среди нас!
— Изгнать! Изгнать ее! — вновь закричали возмущенные сородичи, многие для большей убедительности захлопали крыльями.
По решению Общего Совета Белая Ворона должна была покинуть стаю утром. Она не стала дожидаться того момента, когда вороны проснутся и, сбившись в черную тучу, полетят в поисках пропитания к дальним свалкам. Белая вылетела из гнезда пораньше, едва стали бледнеть звезды на чернильном густом небосклоне, и в воздухе запахло утренней сыростью.
— Будь осторожна, — предостерегала ее Мать, прощаясь. — Теперь ты только на себя можешь положиться. Не будь доверчивой.
— Не беспокойся за меня, — отвечала Белая, подумав про себя: — Все равно на свете добра больше, чем зла. И я верю, что мне повезет.
В глубине души она уже предвкушала встречу с чем-то интересным и загадочным, ожидавшим ее там, за пределами родной рощи. Да, улетать было страшновато, но предстоящая встреча с неизведанным и новым манила ее.
— Я так хочу быть с тобой! — в голосе Матери вновь послышались слезы. — Но не могу оставить твоих братьев и сестер...
— Уже пора, — поторопила ее изгнанница, которой не хотелось затягивать мучительное прощание.
С этими словами, обняв Мать, она полетела прочь из рощи. Белая чувствовала, что Мать, сидя на их любимой ветке, смотрит ей в след, но ни разу не оглянулась. Она знала: если оглянется, то никогда не сможет расстаться с Матерью.
Роща еще не проснулась. Тополиные листья тихо шелестели, когда легкий предрассветный ветер скользил по ним. И, пожалуй, только этот их шелест да мелодичная трель сверчков нарушали тишину, которая казалась осязаемой. Солнце не успело еще распустить золотые нити своих лучей, а звезды уже потухли, и поэтому было довольно темно. Однако Белая без труда нашла дорогу к окраине рощи. Этот путь был ей знаком с того самого момента, когда она впервые вылетела на поиски еды.
В тот памятный день Мать, собрав вместе всех своих восьмерых воронят, строго наставляла их:
— Летим только друг за другом. И не теряйте меня из вида. Делайте, как я.
Тогда воронята впервые увидели и узнали город. Он был совсем непохож на их тихую, уютную рощу. В городе их поразил шум. Он лился ниоткуда и одновременно отовсюду. Казалось, нигде нельзя укрыться от этого звеняще-свистяще-гудяще-шипящего звука.
Роща чудом сохранилась в самом сердце города. Тополя изо всех сил боролись с ним за свое жизненное пространство. Они тянулись вверх, к солнцу, в занавешенное смогом грязное небо, а на их листьях лежала рыжевато-бурая городская пыль. И лишь после хорошего дождя, вот, как вчера, деревья могли вздохнуть полной грудью и увидеть в промытом небе свет ярких звезд.
Едва вылетев из рощи, Белая сразу очутилась на городской улице. Несмотря на ранний час, здесь было оживленно и шумно: город не спал даже ночью. По дороге, обгоняя друг друга, мчались автомобили, нетерпеливые, чем-то вечно недовольные пассажиры толпились на остановках в ожидании автобусов. Иногда к общему шуму добавлялся вой пожарных и медицинских сирен. Этот звук Белая особенно не любила: он был слишком резким и тревожным, казалось, предвещал беду. В окнах серых домов горел свет и, выплескиваясь на улицу, сливался с ярким светом фонарей и неоновых реклам.
Воробьи и голуби еще не проснулись, и Белая, по сути, оказалась единственной птицей в этом странном неспокойном мире по имени Город. Сделав круг над крошечным, зажатым высотками, двориком, она опустилась на ветку большого, много повидавшего на своем долгом веку, тополя. Вообще, тополя были не единственными, но главными деревьями в Городе. Принимая на себя удушающий удар смога, из года в год в начале лета они запорашивали улицы своим пухом. И тем вызывали недовольство одних прохожих и восторг других. Конечно, недовольных было больше.
Осмотревшись и не увидев ничего, достойного внимания, Белая могла, наконец, собраться с мыслями и решить, что же ей следует делать дальше. Увы, ожидаемой встречи с интересным и загадочным не произошло. Вокруг было скучно и однообразно, даже уныло. И это окружающее уныние передалось Белой Вороне.
Ее положение было действительно незавидным: мало того, что она оказалась совершенно одна, главное — ей некуда было идти. Во всем свете не нашлось бы сейчас уголка, где бы ей были рады, и где она могла бы найти хоть временный приют.
— Останусь в этом дворе, — решила она. — Еду, наверное, можно найти вон у того мусорного бака... Побуду несколько дней, а там придумаю, что делать дальше.
Белая соскользнула с ветки и подлетела к баку с мусором. Он стоял напротив грязной облезлой двери подъезда. Дверь была распахнута настежь, из черного подъездного провала тянуло затхлой сыростью. Ворона с любопытством осторожно заглянула туда, но перешагнуть через порог и войти в темноту не решилась: уж очень мрачно там было. В мусоре она действительно обнаружила консервную банку с остатками сайры в масле и черствый кусок белой булки. Этого вполне хватило на завтрак. Ночь ворона провела на той же ветке.
Так прошло несколько дней. Каждое утро Белая делала круг над своим двором — да, она уже считала его своим — потом подлетала к мусорному баку и выуживала оттуда что-нибудь вкусное. Она пришла к выводу, что здешняя еда была гораздо вкуснее еды со свалки, на которой питалась их стая. «Вот бы рассказать им», — мелькала напрасная мысль. Но Белая знала, пути назад нет. Уйдя из стаи, она окончательно порвала с прошлым. И теперь в прежнюю жизнь возвращалась лишь в своих воспоминаниях. Да еще во сне видела Мать, родную рощу и любимый камень на берегу реки, на котором ей так спокойно мечталось. Иногда она просыпалась, как ей казалось от шума знакомых с детства деревьев, но сразу понимала, что это шелестит листьями старый тополь, давший ей приют. И Ворона спешила вновь закрыть глаза, чтобы опять погрузиться в светлый, безоблачный мир своих грез, в котором не было слез и обид, а цвет перьев не имел значения. В этом придуманном ею мире, любую птицу ценили и уважали за ее дела и поступки. Иногда замечтавшись, Белая Ворона с удивлением обнаруживала, что находится в грязном дворе, и долго не могла понять, как она здесь очутилась.
— Ах, как бы мне хотелось уснуть и не просыпаться, — думала она в такие минуты, с отчаянием понимая, что это, увы, невозможно.
Однажды, сама того не заметив, Белая произнесла свое желание вслух.
— Вот еще! Какие глупости! — услышала она чей-то ворчливый голос. — Неужели тебе так надоел этот мир, что ты не хочешь больше его видеть?
Оглядевшись по сторонам, Белая различила на соседней ветке спрятавшегося в густой листве серого голубя. Он сидел, уцепившись в дерево одной лапой, а вместо второй у него виднелся уродливый багроватый обрубок.
— Не-нет... — неуверенно ответила Ворона. — Просто я... никому не нужна. Если бы меня вдруг не стало, никто и не заметил бы...
— Н-да... Это плохо! — согласился Голубь. — Но что ты сама-то сделала для того, чтобы быть нужной?
— Я? — Белая Ворона, не понимая, с изумлением смотрела на неожиданного собеседника.
— Ну, да. Ты лично.
— Не знаю, — Белая неуверенно переминалась с лапы на лапу, тщетно пытаясь понять, что имеет в виду Голубь.
— Меня выгнали из стаи за то, что я белая, — объяснила она.
— Знакомая история, — Голубь с пониманием кивнул головой. — Стоило мне лишиться лапы, — заметил он, — как я стал лишним среди своих. Но я ушел сам.
— Вот видишь! Мир жесток! — заключила Ворона.
— Да, мир жесток. — Согласился Голубь. — Но и прекрасен! А жестоким делаем его мы. Ну, подумай сама: неужели ты согласилась бы не видеть солнце, не ощущать этот ветер и капли дождя? И потом, каждый новый день дает нам что-то новое. Мы постоянно познаем этот мир, и поэтому он не может нам наскучить, — философски заключил Голубь.
— Наверное, ты прав, — неуверенно сказала Белая Ворона и с сомнением добавила: — Однако так печально быть одинокой и ненужной никому.
— Согласен, печально. Но для того, чтобы не быть одиноким, надо открыть свое сердце.
— Открыть сердце? — опять не поняла Ворона.
— Да. Открыть свое сердце для других. Не думать о том, какой ты несчастный, а вспомнить, что, возможно, есть кто-то несчастнее тебя, и ты можешь ему помочь. Помогая ему, ты поможешь себе.
— Но как же я узнаю, где этот несчастный?
— Учись видеть и слышать! Почаще оглядывайся вокруг. О! Да я заговорился с тобой. Мне пора. Желаю удачи. Не унывай. — Голубь тяжело взмахнул крыльями и улетел.
— Видеть и слышать... — повторила Ворона.
Она не понимала, что имел в виду голубь, но его слова почему-то придали ей уверенности. Ей стало спокойнее уже от осознания того, что она не одна изгнанница. Вот и этот голубь тоже живет один, но по его виду не скажешь, что он несчастен.
— Но все-таки, что он имел в виду? Учись видеть и слышать... — думала Белая Ворона. Ее мысли внезапно были прерваны какими-то странными всхлипывающими звуками. «Кто-то плачет? — предположила она. — Определенно кто-то плачет». Белая прислушалась. Тихий плач доносился из кустов акации, которые буйно разрослись у самой ограды, отделявшей двор от проезжей части.
Белая Ворона направилась туда. Среди густых веток она обнаружила маленького волнистого попугая. Он сидел, нахохлив свои голубовато-изумрудные перья, и безутешно плакал.
— Что случилось? — спросила его Белая. — Почему ты плачешь?
— Я... я потерялся... — всхлипывая, объяснил Попугай.
Он был почти совсем птенец, перья еще кое-где перемежались с пухом.
— Потерялся? Как же тебя угораздило? — вновь спросила Ворона.
— Не зна-а-ю, — он заревел сильнее.
— Ну, не плачь! Слезами горю не поможешь. Не тот ли ты попугай, которого утром выносит на балкон девочка с розовыми бантами?
Белая Ворона вдруг вспомнила, что видела его раньше. Напротив ветки, на которой она ночевала несколько раз, находился светлый балкон девятиэтажки. Он был украшен яркими петуньями, и каждое утро девочка лет десяти выносила на солнышко красивую плетеную клетку, в которой сидел вот этот попугай. Налив любимцу воду и насыпав корм, девочка уходила. А попугайчик с удовольствием принимал солнечные ванны, перебирал перед зеркалом свои яркие перышки.
— Да, это моя хозяйка, — попугайчик перестал плакать и хохлиться.
— Я знаю, где ты живешь, — уверенно заявила Ворона. — Летим со мной.
Через минуту беглец был у своего балкона, где его ожидала тоже заплаканная хозяйка. Их встреча оказалась столь трогательной, что Белая не стала им мешать, а предпочла незаметно скрыться.
Вечером, удобно устроившись в ветвях любимого тополя, она вдруг поняла, что имел в виду Голубь. Ворона с удовольствием вспомнила все, случившееся сегодня, и отметила про себя, что день оказался совсем неплохим.
С этих пор и повелось: Белая каждый день находила, кому бы помочь. То она делилась коркой со старым Воробьем, которому было трудно самому раздобыть еду, то находила дорогу домой выпорхнувшему из гнезда слётышу. Так дни проходили за днями. За летом пришла осень, потом ее золотые краски сменились зимней белизной, а затем наступила весна и, наконец, опять пришло лето.
Ворона стала взрослой. Она поняла это однажды, когда, глядя на резвившихся воробьят, снисходительно улыбнулась их беспомощности. За все это время она не то чтобы не вспоминала родную рощу, мать и сородичей. Нет, просто она научилась думать о них спокойно, без того щемящего чувства в сердце, которое раньше всегда охватывало ее при мысли о доме. Теперь ее детство представлялось ей чем-то далеким, едва ли не вымышленным. Иногда ей даже казалось, что она всегда жила одна, и то ее прошлое — прошлое какой-то другой вороны, а она сама лишь со стороны наблюдала за ним.
Однажды Белая Ворона присела отдохнуть на скамью во дворе.
— Привет, старая знакомая! — неожиданно кто-то окликнул ее.
Оглянувшись, она увидела Голубя. Он сидел на краю песочницы, недавно наполненной свежим желтым песком. Голубь почти не изменился, только перья на его крыльях как-то топорщились.
— Здравствуй! — обрадовалась ему Ворона и тоже пересела на песочницу.
— Наслышан, наслышан о тебе, — заметил Голубь. — Значит, ты поняла тогда мои слова?
— Я долго думала, — призналась Ворона, — но я не уверена, что поняла их до конца. В мире так много нуждающихся в помощи, а я ничего не могу поделать!
И она печально вздохнула.
— Да... — согласился Голубь. — Но всем не поможешь! Тебя просто не хватит на всех страждущих, — заключил он.
— Но как же быть? — спросила Белая.
Она внимательно смотрела на Голубя, искренне надеясь, что он опять даст ей дельный совет. Но Голубь не знал ответа и, немного подумав, признался:
— Не знаю... Этого никто не знает. — Он опять помолчал и сказал уже уверенно: — Надо только следовать зову своего сердца. Поступать, как оно велит. И тогда мир станет добрее, а ты — счастливее. На счастье может рассчитывать лишь тот, кто творит добро, кто сам сделал кого-то счастливым. Уж это я точно знаю: давно живу на свете.
Голубь взмахнул крыльями и, не простившись, улетел.
Белая Ворона задумалась над его новым советом.
— Неужели я, такая маленькая и слабая, могу сделать счастливым кого-то? Изменить мир к лучшему? — думала она и не находила ответа на эти вопросы.
Вороне хотелось улететь из шумного и душного города, но она не знала, куда ей податься, где найти такое место, в котором она не будет одинока и станет по-настоящему счастлива.
— Да и есть ли вообще такое место? — с отчаянием спрашивала она себя. И тут же решала, что нет. Нет такого места на земле!
Однажды она сидела на ветке своего любимого тополя, размышляла и вдруг почувствовала чей-то взгляд. Оглядевшись по сторонам, она увидела на балконе дома напротив человека. Он сидел на складном стуле, держа в руках большой блокнот, и что-то черкал в нем, бросая время от времени пристальные взгляды на Ворону.
Сначала Белая хотела вспорхнуть с ветки, но, поразмыслив, что человек находится от нее на безопасном расстоянии, осталась сидеть. «Да это художник! — догадалась она. — Он меня рисует».
С этого дня, как только она прилетала на свою ветку, Художник выходил на балкон и принимался рисовать. Между ним и Вороной установилось молчаливое согласие. Она понимала, чего он от нее хочет, и сидела тихо, не шевелясь. Он осознавал, что она не может долго сидеть без движения, и писал быстро, стараясь ничего не упустить.
— Ну, Голубушка, вот я и закончил, — сказал однажды Художник и, довольно улыбнувшись, ласково посмотрел на Ворону.
Его улыбка — открытая и немного грустная — понравилась ей. Но больше всего Ворону поразили его глаза. Они были темно-карие и глубоко-пронзительные, казалось, их взгляд обволакивает, и они видят тебя насквозь, читают все твои мысли. Но в то же время этот взгляд не пугал и не смущал, так как был очень мягким и веселым.
— А не примешь ли ты от меня угощение? — предложил Художник и протянул ей раскрытую ладонь, на которой лежали несколько подсолнечных семечек.
Ворона слетела с дерева, присела на балконные перила и осторожно, однако абсолютно без опаски взяла угощение с ладони Человека.
— Ах, ты, умница-голубушка! — воскликнул Художник и ласково погладил ее по голове. — Да ты у меня не только умница, но и красавица, — заметил он.
Теперь Ворона могла получше рассмотреть его. Человек был средних лет, высокий и широкоплечий. Темные, почти черные волосы непослушной волной спадали на высокий лоб. Художник то и дело вскидывал вверх сильные руки с длинными крепкими пальцами и проводил ими по волосам. Его подбородок был несколько тяжеловат и придавал лицу некоторую жесткость. Однако едва улыбка пробегала по его губам, как все лицо преображалось, озарялось внутренним светом.
— Я — красавица? — подумала Ворона. — Неужели он и правда так считает? — Она с сомнением заглянула ему в глаза.
— Да, да! Ты — красавица! — словно угадав ее мысль, подтвердил Человек. — Полагаю, твои сородичи считают иначе, — заметил он. — О, где уж им понять настоящую красоту?!
Художник опять печально улыбнулся и погладил Ворону.
— Они не способны понять... Для этого надо открыть сердце, — с грустью добавил он и о чем-то задумался.
— Сердце... Опять сердце! О чем это он? — не поняла Ворона.
— А знаешь что? — в его глазах заплясали веселые искры. — Оставайся-ка у меня! Скоро осень, чего мерзнуть на голой ветке? Я один, и ты одна. Вместе будет веселее, — предложил Человек.
Белая с удивлением поймала себя на том, что верит ему, и что, по сути, где-то в глубине души она ждала его приглашения. Ворона даже не испугалась возможности попасть в клетку, как тот попугайчик, которому она помогла.
— Согласна? Вижу, что — да, — опять понял ее Художник.
Белая Ворона осталась жить у Человека. Он стал для нее не хозяином, а другом. Вскоре Белую уже не удивляло, что он угадывает ее мысли. Впрочем, она тоже понимала его без слов.
Художник жил уединенно. Целыми днями он, стоя у мольберта, работал в своей квартире, превращенной в мастерскую. Иногда говорил, что отправляется на пленэр, и уходил куда-то на несколько часов. Что такое пленэр Ворона не знала, но вскоре решила, что это хорошая штука. С пленэра Художник возвращался усталый, но довольный.
— Ну вот, — говорил он, — сегодня я не напрасно прожил день, моя Милая.
Когда Человек вставал к мольберту, Ворона усаживалась где-нибудь в стороне и тихо наблюдала за его работой. В эти минуты его лицо менялось. Взгляд темных глаз, до того немного ироничный и колючий, становился теплым и мечтательным. Губы сосредоточенно сжимались, по лбу пролегала задумчивая складка. Некоторое время Художник, скрестив руки, молча смотрел на холст, установленный на мольберте, думал. Потом, встряхивал головой, словно приводя в порядок свои мысли, брался за кисть и начинал писать.
— Ты вдохновляешь меня! — однажды признался он. — Знаешь, Дорогая, мне порой кажется, что это ты подсказываешь мне нужное решение картины.
Художник усмехнулся.
— Наверное, со стороны я выгляжу немного странно? — пробормотал он и тут же уверенно заключил: — Впрочем, кому какое дело? Нам хорошо вдвоем. Ведь так? — он вопросительно посмотрел на Ворону.
— Кар! — по-своему ответила она.
— Честное слово! Ты мыслишь по-человечьи! — воскликнул Художник.
Он взял птицу на руки и поднес к своему лицу.
— А, может, ты была человеком? — предположил он серьезно, заглядывая в ее глаза. — Или я был вороном? — он усмехнулся.
— Ах, если бы ты был вороном! — подумала Ворона. — И что тогда? — тут же спросила она себя и сразу решила: — Мы бы улетели далеко-далеко... В прекрасный лес, что лежит у подножия высокой синей горы с заснеженными вершинами. Там течет быстрая река с прозрачной водой, и воздух чист, как утренний луч солнца.
— Ты мечтаешь о лесе? — прервал ее мысли Художник. — Да я вижу эти грезы в твоем грустном взгляде.
Он усадил Ворону на спинку кресла и подошел к окну. Оно не было скрыто занавесками. Сгущались сумерки, город украсился разноцветными огнями. Вглядываясь в них, Человек заговорил задумчиво и печально.
— Неужели есть на земле такой лес? — он вздохнул. — Да, наверное, есть... Конечно, есть! Я верю в это. И, как знать? Возможно, ты попадешь туда очень скоро.
Веселая улыбка тронула его губы, и он полушутя-полусерьезно попросил:
— Только, пожалуйста, не забудь взять меня с собой.
Однажды Художник ушел. День уступил место вечеру, постепенно подкралась ночь. Белая Ворона в беспокойстве расхаживала по подоконнику, пытаясь разглядеть знакомую фигуру среди немногочисленных прохожих. «Где? Ну, где же он?» — с тревогой спрашивала она себя. И могла лишь строить предположения, тут же отметая их одно за другим. Если на лестничной площадке слышались шаги, она с надеждой прислушивалась к ним, замирала, словно боясь спугнуть.
Вот за окном стал пробиваться рассвет, звезды сменились огнями машин. Город ожил. Вдруг в дверях послышался скрежет ключа. Белая стремглав бросилась в переднюю. Но... Там стоял не он! Незнакомый бородатый человек вошел в квартиру. Ворона в испуге метнулась к окну.
— Ну-ну, не пугайся меня, дурочка! — проговорил незнакомец. — Сейчас я накормлю тебя, дам водички.
Он прошел на кухню и через некоторое время поставил перед Вороной два блюдца — с водой и творогом. Сам опустился в кресло. Ворона есть не стала, продолжала с тревогой смотреть на пришедшего.
— Да, вот так, значит, какая штука, — вздохнул он и потер ладонями о колени. — Беда с твоим хозяином.
«Беда? С хозяином? Это он о Художнике?» — пронеслось в голове птицы.
— Сердце... Понимаешь? — незнакомец опустил голову. — Умирает он...
Острая боль пронзила грудь Белой. Ворона каркнула и бросилась к балкону. Не заметив закрытой двери, сильно ударилась о стекло и упала.
— Что ты?! — незнакомец кинулся к ней и поднял.
Ворона вырывалась и с отчаянием хлопала крыльями.
— Кар! Кар! — кричала она и, почти обезумев, рвалась к балкону.
— Улететь хочешь? — догадался незнакомец. — Ну, если так, лети... На свободе-то, наверняка, лучше, — разрешил он и, распахнув балконную дверь, выпустил птицу.
Ворона и сама не помнила, как оказалась у серого пятиэтажного здания городской больницы. Каким-то безошибочным чутьем она нашла нужное ей окно и опустилась на карниз. За мутноватым стеклом, среди непонятных многочисленных трубок и приборов лежал Художник, вокруг суетились странные люди в нелепых голубых одеждах. Его лица она не видела, но его неподвижная фигура говорила о худшем.
«Сердце. Он сказал что-то о сердце? Ах, если бы я могла... Если бы я могла очутиться там! — ее мысли путались. — Слышишь? Не умирай!! — кричала она про себя и била крыльями о стекло. — Не оставляй меня одну! Опять одну! Если кому-то из нас двоих надо умереть, пусть умру я! Возьми мои силы и живи! Живи!»
— Не печалься, — вдруг услышала она чей-то голос.
Оглянувшись, Белая Ворона увидела Голубя. Он сидел на соседнем дереве, нахохлившись и пряча единственную лапу под перьями.
— Ему нельзя помочь, — заметил он. — Но ты не грусти, все будет хорошо. Уж я-то знаю! Ты сегодня поняла свое сердце и последовала за ним. А это — главное!
И, опять не простившись, Голубь улетел.
Незаметно наступил вечер. Белая, наконец, тяжело взмахнула крыльями и опустилась на дерево.
— Ну-у, как ты долго, — сказал кто-то рядом.
Голос показался ей знакомым, хотя в нем слышались новые нотки.
— Я совсем заждался, Дорогая!
Она увидела рядом с собой какого-то странного Ворона. Сначала не поняла, в чем его странность, но потом... «Да он же белый, как и я!» — догадалась Ворона.
— Ну же, не плачь, — ласково попросил он и с пронзительной нежностью посмотрел на нее любимыми темно-карими глазами. — Ты мечтала о лесе, помнишь? — продолжал он, обняв ее своим крылом. — Так летим со мной, я знаю дорогу. Не бойся!
Две красивые белые птицы взмыли в вечернее небо и, сделав круг над больничным парком, полетели к горной вершине, что синела у линии горизонта.